Вспоминая Гранта Григоряна...

Томас КОРГАНОВ
заслуженный деятель искусств России,
лауреат премии Правительства Москвы,
кавалер ордена Дружбы

Бывают в жизни моменты, которые неизгладимо запечатлеваются в памяти и,будто живые и зримые, сохраняются в ней долгие годы...

...Как сейчас помню последние августовские дни 1946 года, вступительные экзамены на композиторское отделение Московской консерватории. Почему-то запомнились именно два экзамена: по сольфеджио и по сочинению и именно в связи с обликом одного из экзаменующихся – высокого подтянутого молодого человека (но отнюдь не юноши) в военном френче без погон, типичной одежде только что демобилизованного, с редеющими волосами и небольшими усиками. Он как-то сразу привлёк моё внимание не только своим необычным видом, не только тем, что был значительно старше всех остальных, но и чем-то ещё, что трудно ясно осознать и тем более описать словами. Это был Грант Григорян. Наряду со зрелостью в нём в то же время ощущалась удивительная непосредственность, он излучал какую-то притягательную силу – недаром к нему всегда тянулись самые различные люди, главным образом молодёжь и особенно люди интересные, одарённые, мыслящие.

Мы с ним познакомились в первый же день, но друг о друге узнать ничего не успели – нам предстоял серьёзный экзамен по сольфеджио, и все наши мысли были заняты этим.

Не скрою, что исходя из внешнего облика этого необычного абитуриента, я в первый момент принял его за типичного участника армейской самодеятельности, который, демобилизовавшись, решил попробовать себя на ниве профессионального искусства. Но в тот же день, будучи свидетелем, как этот «самодеятельный» товарищ справляется с трёхголосным диктантом, я сразу убедился в своей ошибке – скепсис сменился уважением и ещё большим интересом.

Однако главный сюрприз был впереди, когда я встретил Гранта Григоряна в день нашего главного экзамена – по сочинению перед кабинетом В.Я. Шебалина, бывшего тогда директором Консерватории. Грант пришёл на экзамен с чемоданом – настоящим большим чёрным чемоданом, который, видно, не один год служил своему хозяину. Когда он его раскрыл, взору подавленных соискателей звания студента Московской консерватории открылись кипы нотных рукописей…

Грант тогда был уже сформировавшейся своеобразной личностью со всеми своими устоявшимися принципами и вкусами. Участник Великой Отечественной войны, руководитель Дальневосточного ансамбля песни и пляски, до того закончивший Кировобадское музучилище по композиции, автор популярных массовых песен, он был человеком с солидным жизненным опытом.

В начале пути большое влияние на него оказали некоторые принципы РАПМа (Российской ассоциации пролетарской музыки), подтверждённые жизнью. Так, он считал своим долгом сочинять музыку в демократических жанрах – отсюда его приверженность к песням и хорам. Очень бережно, любовно относился к народной музыке. Наконец, считал общественную работу своим внутренним долгом.

Особо надо сказать о его обработках армянских, русских, корейских, якутских и других мелодий. Эти обработки отличались тонким вкусом, изысканностью фактуры и необычайным своеобразием. Вообще можно смело утверждать, что Грант Григорян имел ярко выраженную творческую индивидуальность с отчётливыми музыкально-стилистическими особенностями.

Композиторское лицо Григоряна определилось буквально с первых дней его учёбы в училище при Консерватории, где он занимался в классе Е.К. Голубева (как и позже в Консерватории). Его учитель сразу высоко оценил талант и особую восприимчивость к мастерству этого новичка. Даже спустя много лет Евгений Кириллович продолжал считать его самым интересным и одарённым из своих учеников. Он всегда гордился Грантом.

Уже на полугодовом экзамене в училище Грант покорил комиссию своими скрипичными пьесами, которые были написаны с мастерством отнюдь не студента (а тем более училищного).

Грант обнаруживал особую склонность к музыкальной миниатюре, где его талант обычно сверкал всеми своими гранями. Филигранность отделки, красота художественной формы, высокая содержательность и оригинальность музыкального материала его пьес, будь то инструментальные или вокальные миниатюры, всегда вызывали восхищение и его товарищей и его учителей.

Помню, как однажды мне довелось услышать в Малом зале Консерватории его хоры на армянском материале. Звучали они превосходно – ярко, интересно, красиво. Под их впечатлением я находился даже тогда, когда лет через пять после этого сам занялся хоровой музыкой.

Грант проявил себя и мастером крупной формы, свидетельством чему – его кантата «Солнце над Китаем».
Если прибавить к этому, что Грант был очень общительным, обаятельным, непосредственным и дружелюбным, станет понятным, почему вокруг него, где бы он ни находился, самостийно возникало общество людей, которых привлекала его личность. Его друзьями были А. Эшпай, Р. Щедрин, А. Флярковский, Р. Бойко, Ю. Саульский, Ю. Холопов и многие другие – так возникла новая «Могучая кучка», душой которой был Грант Григорян. Мы доверяли его безукоризненному вкусу, пользовались его умными советами (ведь он был профессионально значительно опытнее всех нас). Мы не случайно тянулись к нему – его бескорыстная поддержка, его критика, его отзывчивость были нам просто необходимы. Кстати критиком Грант был беспощадным. Со свойственными ему насмешливостью и прямотой он по праву более опытного и зрелого музыканта вскрывал самый «корень зла» -- стилистический просчёт, бедность гармонической фантазии, однообразие фактуры и т.д. и т.п.

Мне лично от него немало доставалось. И хотя его критика, признаюсь, мало радовала, я снова и снова показывал ему свои опыты как строгому, но справедливому и высоко принципиальному судье. Критика Гранта была весьма аргументирована и убедительна, так что если даже внешне я с ним не соглашался, то внутренне всегда ощущал его правоту.

Спорили мы больше по общим, принципиальным вопросам искусства. Так мы расходились с ним в восприятии современной музыки. Мне казались очень «вкусными» всевозможные гармоничес- кие резкости, Грант же подходил к этой проблеме более глубоко и зрело. Остро чувствуя современность в музыке, он безошибочно отличал современную сущность от современной мишуры. Преклоняясь перед творческим гением Прокофьева и Шостаковича, он был противником внешнего подражания их стилю, манере…

Продолжение в следующем номере